— Сейчас будет полегче, — шептала, вызывая тунику.

Натянула сканирующую плоскость. В тени каменного забора её было видно лучше, чем на солнце, но, надеюсь, что зрителей всё так же нет: оглядываться не могла — нужно было смотреть в оба на сканирующую плёнку. Провела руками вдоль тела старика. Ой, сколько же тут было работы! А сердце — да... сердце, как и нога, требовало срочной помощи.

Инъектор исчез, а я представила капсулы и в ту же секунду ощутила, как в ладони материализуется металлическая трубка с лекарством.

— Давай, отче, это под язык, — вложила я одну капсулу ему в рот. — А это держи, будешь сам глотать, если станет хуже. Нужно будет ещё одну положить в рот. Понятно?

И сунула в грязную ладонь трубку с капсулами. Он чуть заметно кивнул и опёрся головой о стену, лицо расслабилось, улыбка стала блаженной. Вот и хорошо — лекарства начали действовать.

Быстро нараставшее дребезжание превратилось в грохот с одномоментным явлением мальчишки — он толкал перед собой ручную тележку на одном колесе.

— Госпожа! — абсолютно лишний, на мой взгляд, крик. — Вот!

Я выгребла блестящую шелуху из своего кармана, стараясь не удивляться странному внешнему виду денег, и высыпала всё в подставленные ладони. Мальчишка радостно осклабился.

— Не много ли? — тревожно спросила у помощницы.

— Нет. Чуть меньше, чем он получает за день.

Едва счастливый ребёнок исчез между шатрами, я ещё раз воровато оглянулась по сторонам — не хотелось бы провалить дело по нелепой ошибке. Приказала мысленно:

— Транспорт!

Воздух под стариком уплотнился и чуть приподнял его. Но тот не вскрикнул, не дернулся — хорошо, не привлёк случайное внимание. И плохо — сознание спутанное, значит, очень тяжелое состояние.

На всякий случай я сделала вид, что сама поднимаю его и пересаживаю в тележку. Плотный слой воздуха держал старика над её дном, а лохмотья прикрывали зазор.

Местное транспортное средство было немногим чище того безобразия, что творилось вокруг, хотя это было и неважно. Толкать пустую тележку было несложно. И хорошо – с той ровностью дорог, вернее, направлений, что здесь была, неподвижность сломанной ноги вряд ли обеспечить. А вот толкать её с той же скоростью, с какой старика нес мой транспорт, — сложно.

Пришлось объезжать базар по краю, отчего времени потратила больше, чем планировала.

В этот раз Всёля, вернее — станция, её физическое воплощение, предстала передо мной высоким шатром из цветастого войлока с приветливо приоткрытой над входом завесой. Смотрелась она очень в местном стиле, разве что размеры поражали. Расположение чуть вдали от базарной площади делало её почти незаметной среди местной архитектуры — хибар и подобных же шатров.

Едва входная дверь за нами закрылась, воздух моментально стал меняться на более прохладный и однозначно — более чистый. Зато амбре, исходившее от старика, стало настолько явственным, что терпеть его стало непросто.

— Всёля, — спросила без звука, — его можно искупать или опять есть какие-то культурные особенности в отношении чистоты?

— Ольга, твоя предупредительность восхищает, — ага, как же! Вот и интонации остались холодными и неживыми. — Он из тех, кто принимает традиции, но никогда не навязывает свои. Ну и он очень беден, а там, откуда мы его забрали, слишком жарко, чтобы вода была доступна всем. Он только порадуется такому подарку, если ты его ещё и искупаешь.

— Хорошо, — я на ходу скидывала плащ и очищала руки. — Сначала моем его, потом занимаемся ногой и уже после — всем остальным. Мне не нравится состояние его сердца.

***

Старик пришёл в себя поздно вечером по нашему станционному времени. Я собиралась уже лечь поспать — день выдался тяжёлый – и перед сном зашла проведать своего гостя. Он повернул голову на звук моих шагов, и опять его лицо осветилось той самой улыбкой — будто он встретил ангела.

— Здравствуй, посланница Мироздания.

О мама! Сколько пафоса! Я даже сморщилась.

— Здравствуйте, отче.

Да что же это такое?! Откуда вылезает вот это вот «отче»?

— Всё в порядке, Ольга, это срабатывает твоя интуиция. Он в самом деле отец. В том смысле, что на нём держится большая часть моего здания в его мире.

Я присела на высокий стул, что стоял рядом с постелью больного и уткнулась лбом в ладони. Таких людей мало, Всёля как-то объяснила это очень наглядно.

— Представь, — сказала она тогда, — ты живёшь в мире, в котором есть муравьи, такие крошечные малютки, настолько маленькие, что ты их даже не заметишь, если не присмотришься.

И я представила, вернее вспомнила. Вспомнила огромный муравейник в лесу, во владениях отца.

— Их много, очень-очень много. И твоя гармония, твоё благополучие зависит от них. Например, они вырабатывают кислород, которым ты дышишь. Представила? — я кивнула. — И чтобы тебе жилось хорошо, комфортно, ты должна делать так, чтобы вот эти вот маленькие тоже были в гармонии. Но их очень много, и следить за благополучием каждого ты не можешь.

— Но есть такие, среди этих очень маленьких и незаметных, которые более важны, они как главные в своём муравейнике, они — первый росток большого кустика травы, от которого идут другие ростки, расширяясь и захватывая всё большую площадь. Если вот с таким значительным персонажем всё хорошо, то близкие к нему травинки тоже будут в порядке. И наблюдать нужно только за этим значительным ростком, ну или муравьём, обеспечивать его благополучие. Но даже если нужна помощь какому-то одному муравью или травинке, ты не сможешь ничего сделать, даже если знаешь абсолютно всё об их жизни. Ведь твои пальцы огромны по сравнению с каждым из них — ты не сможешь поправить сломанную лапку или смятую травинку. И я нашла того муравья, ту травинку, которая меня слышит и может помочь таким же, как она.

И значит, что этот вот старик, который едва не умер под моими руками сегодня — очень важный «персонаж» мира зеленозубых крикливых людей.

— Почему раньше не сказала?

— Времени не нашлось.

Возразить было нечего.

Сначала мытьё, занявшее невероятное количество времени.

— Подобная грязь — это тоже естественность?! — возмущалась я мысленно, раз за разом меняя воду в ванне.

— Да, и не пытайся осуждать культуру других людей! — строго выговаривала мне Всёля в ответ.

Потом была долгая операция по восстановлению костей и мягких тканей ноги, которую пришлось прервать из-за остановки сердца и реанимации. А потом и отложить на время — основной задачей стало восстановление сердца, прочистки сосудов, печени и почек.

Я не собиралась всем этим заниматься. План был самый простой — «починить» ногу, дать организму время прийти в себя, а потом понемногу, за несколько подходов, решать остальные проблемы. Потому что их, этих проблем, было много, слишком много, и справиться за один раз мне одной было невозможно.

Собственно, я и не справилась. Поэтому и остановка сердца, поэтому и реанимация, поэтому я и без сил.

Но как случилось, так случилось, и неотложно пришлось сделать то, чем планировала заниматься спокойно и неспешно. И, конечно, вымотало это меня просто ужасно — плечи ломило, спину жгло, в глазах чесалось, будто в них сыпнули песка. Да и спать хотелось немилосердно.

После плавания в своей любимой жемчужной воде и восстанавливающего парения в «капсуле отдыха» хотелось только одного — отключиться на чистых, нежно пахнущих полевыми цветами простынях, но я, гонимая чувством долга, пошла в комнату нашего гостя проверить, всё ли у него хорошо.

А он очнулся, будто почувствовал, что я зашла, и теперь смотрел на меня чистым взглядом ребёнка, радующегося чудесам мира.

И я выдохнула широко открытым ртом, спрятавшись за ладонями. Если радуется, кажется, всё получилось.

— Что, дочка, нехорошо тебе? — ласковый и уже не хриплый голос оторвал меня от недовольства своеволием и молчанием Всёли и собственной недогадливостью.